Н.Т. Пахсарьян

ПРОБЛЕМА ХАРАКТЕРА В «АВАНТЮРАХ БАРОНА ФЕНЕСТА»

Т.А. Д’ОБИНЬЕ*

Своеобразие характеров героев в произведении д’Обинье  в  большой  мере  определяется  особым  сплавом  барочных  и  классицистических  тенденций  в  его  художественном  методе[1] – это  явление  свойственно  французской  литературе  начала  XVII  в.[2]

Нравственно-идеологический  конфликт  «быть» и «казаться», известный уже Монтеню,  стал,  по  мнению  отдельных  критиков[3],  чуть  ли  не  основным  конфликтом  всей  литературы  барокко  XVII  в.  Это  утверждение,  несколько  преувеличенное,  справедливо  в  том  смысле,  что  проблему  кажущегося  и  действительного  каждый  из  писателей  решал  в  своих  произведениях  очень  по-разному.  Рожденный  вследствие  напряженного  осмысления  идеологических,  нравственных,  психологических  процессов  своего  времени  конфликт  «быть» – «казаться»  впервые  был  сформулирован  д’Обинье  в  «Авантюрах  барона  Фенеста»  и  художественно  реализован  как  диалог-спор  носителей  двух  разных  мировоззрений,  двух  характеров[4].

Желание  создать  образы-типы  с  большой  степенью  художественного  обобщения  определило  специфику  имен  персонажей:  Эне – от  греч.  einai  (быть),  Фенест – faenesthai  (казаться).  В  именах  героев  еще  ощутимы  следы  абстрактной  персонификации  конфликта,  но  сами  образы  уходят  от  нее,  становясь  живыми  характерами.

Историки  литературы  долго  не  могли  отказаться  от  мысли  свести  героев  д’Обинье  к  определенным  прототипам[5]. Раньше,  чем  Эне,  Фенест  был  признан  образом,  не  сводимым  к  какому-то  одному  действительно  существовавшему  лицу[6].  Принцип  обобщения,  посредством  которого  был  создан  образ  Фенеста,  можно  определить  словами  Эне,  другого  героя  д’Обинье,  выражающего  эстетические  воззрения  автора:  «…мы  не  сказали  в  нашем  разговоре  ничего  такого,  чего  бы  не  случилось,  мы  только  приписывали  одному  то,  что  принадлежало  нескольким»  (кн. 2, гл. 19, с. 726). Избыточность художественно реализованных наблюдений над нравами придворного  дворянства, связанных рационалистическим единством тезиса «быть» - «казаться», способствовала  карикатурности образа барона, легче отрывала его от прототипов.

Типизация Эне – несколько  иная,  чем  Фенеста.  Эне – условное  имя  героя,  с  его  настоящим  именем  связан  элемент  сюжета-тайны.  Фенест  узнает  от  своего  лакея  Шербонньера,  кто  Эне  на  самом  деле  (в  конце  первой  книги),  но  читателю  это  остается  неизвестным.  Многие  черты  личности  д’Обинье,  детали  его  биографии  позволяют  провести  аналогию  с  его  героем.  Однако  Эне – это  художественное  обобщение,  некий  идеальный  образ  дворянина,  а  не  своеобразное  наполнение  автобиографического  персонажа,  какое  есть,  например,  в  образе  философа  в  «Племяннике  Рамо»  Дидро[7].

Антиномичная  пара  Эне – Фенест,  в  какой-то  мере  персонифицирующая  конфликт  тезис  «быть – казаться»,  продолжает  театральную  традицию  комических  пар  персонажей,  традицию  героев  Сервантеса[8],  но  и  отлична  от  них.

Родословную  Фенеста  следует,  по-видимому,  вести  от  персонажей  фарсов  и  комедий  итальянского,  а  позднее – гасконского  происхождения.  Как  пишет  Ж. Дутрепон,  персонаж  «faux  brave»  был  чрезвычайно  популярным  комическим  типом  уже  в  древней  комедии.  Со  времен  Ренессанса  он  распространился  в  Италии  и  Испании,  во  Франции  же  мода  на  солдата-фанфарона,  матамора  установилась  в  царствование  Людовика  XIII:  это  было  время  «эмфатических  и  фанфаронных  нравов»[9].  Однако  Фенест  тяготеет  еще  к  итальянскому  комическому  типу.  Французские  образы  солдат-фанфаронов  быстро  превращаются  в  тип  неких  д’Артаньянов:  они  не  лишены  смешных  черт,  вспыльчивы,  тщеславны,  но  действительно  храбрецы.  Первоначальное  географическое  «офранцуживание»  комического  персонажа[10]  изменило  весь  его  облик.

Образ  Эне,  мудрого  идеального  дворянина,  несомненно  положительного  героя,  усложнен  тем,  что  в  споре  с  Фенестом  он  играет  роль  простака:  «faux  poictevin»  (хитрый  пуатовенец), – говорит  о  нем  автор  в  предисловии.  По словам  А. Вебера,  Эне,  как и  Панург  Рабле,  хочет  посмеяться  над  собеседником[11].  Проповедуя  мораль  «быть»,  Эне  не  отказывается  «казаться»  (простаком,  провинциалом),  но  совершенно  в  ином  смысле,  чем  Фенест, – не  лучше,  чем  он  есть,  а  хуже,  тем  самым  провоцируя  Фенеста  на  высокомерные  поучения.  Это  создает  живой  характер  и  углубляет  комизм  спора.

Диалогическая  форма  повествования  создает  своеобразное  соотношение  нравоописательной  проблематики  и  характеристики  главных  героев  произведения.  Отказ  от  принципа  жизнеописания  в  какой-то мере  диктуется  спецификой  самого  образа Фенеста,  который  показан  не  в  становлении,  а  в  раскрытии  единого  нравственного  критерия – «казаться» - в  многообразных  житейских  ситуациях.

Каждый  компонент  повествования  (темы – двор,  дуэли,  религия,  война  и  т.д.)  введен  писателем  сознательно-рационалистически,  многозначность  понятий  «быть»  и  «казаться»  раскрывается  постепенно.  Это  придает  универсальности  характеров  персонажей  не  синтетичность,  как  в  ренессансном  романе  Рабле,  а  конгломеративность,  которая  рождена  новым  антиномичным  ощущением  действительности.

Повествование  начинается  с  встречи  в  дороге  Эне  и  Фенеста – это  встреча-приключение  (Фенест  заблудился  и  случайно  попал  в  имением  Эне – кн. 1,  гл. 1).  Она  аналогична  ситуациям  пикарески  и  французских  романов  первой  половины  XVII  в.  (д’Юрфе,  Сорель,  Скаррон),  но  отлична  от  встреч  в  «беседах»  конца  XVI – начала  XVII  вв.:  обычные  воскресные  «посиделки»  стариков  («Деревенские  беседы»  дю  Файля),  ежевечерние  встречи  друзей («Девять  вечерних  бесед»  Шольера),   «симпозиум» – в  его  первоначальном  значении – «мертвых»  («Средство  преуспеть»  де  Вервиля).

Однако  эта  встреча  не  приводит  к  авантюрным  последствиям,  а  дает  начало  обычным  бытовым  событиям,  рождается  антиномичность  синхронного  бытового  повествования  и  авантюрной  стихии  рассказов.  Здесь  уже  намечается  последовательное  выделение  двух  планов  повествования,  которое  использует  Скаррон,  противопоставляя  «низкий»  мир  синхронного  романного  времени  и  «высокий»  мир  вставных  новелл.

В  «Фенесте»  сосуществуют  две  формы  повествования:  от  первого  лица,  которую  использует  барон,  и  от  третьего  лица,  к  которой  прибегает  Эне:  автор  продолжает  традицию  рассказчиков  ренессансных  новеллистических  сборников  (дю  Файль,  Шольер,  Таюро).  Самохарактеристика   Фенеста,  часто  далекая  от  истины,  сочетается  с  невольным  саморазоблачением;  причина  откровенности  героя – его  глупость,  а  не  цинизм,  как  у  другого  персонажа,  продолжающего  линию  авантюристов  духа  (Рамо).  Прием  воспоминаний  (вся  жизнь  Фенеста  рассказана  им  самим)  помогает  д’Обинье  подчеркнуть  иллюзорность  фенестовых  «подвигов»  (его  рассказы  о  войне  и  дуэлях),  порождает  ту  контрастную  двуплановость[12],  которая,  по  мнению  многих  литературоведов,  является  признаком  подлинно  романного  характера[13].  Эта  двуплановость  («быть»,  проглядывающее  из-за  «казаться»)  отличает  героя  д’Обинье  от  пикаро-рассказчика.  Плут-рассказчик  легко  управлял  своим  повествованием,  он  все  знал,  объяснял  все  события  однозначно,  и  они  уже  не  могли  получить  иного  толкования:  Фенест  не  властен  над  впечатлением,  которое  производит  его  рассказ,  более  того,  он  знает  не  все.  Толкователем  многих  ситуаций  становится  Эне,  а  иногда – Шербонньер  (например,  кн. 2, гл. 19; кн. 3, гл. 7). Фенест  противопоставляется  пикаро  и  по  итогу  своей  карьеры,  не  только  исключающей  для  героя  возможность  благополучия,  но  развивающейся  по  нисходящей  линии  (бесславное  появление  Фенеста  без  лакеев  и  лошади – в  кн. 4, гл. 1). 

Ситуации,  типичные  для  испанских  плутовских  романов,  возникают  в  «Фенесте»  как  следствие  желания  героя  «казаться»,  его  характера  и  психологии.  Комическая  ситуация  непременно  (это  объединяет  и  д’Обинье,  и  Сореля,  и  Скаррона)  создается  или,  по  крайней  мере,  связана  с  комическим  характером.  Это  сближает  роман  с  комедией  мольеровского  типа.  Близка  комедийной  и  дидактичность  развязок  ситуаций,  в  которые  попадает  Фенест:  каждый  раз  герой  так  или  иначе  наказан  (терпит  поражение  на  дуэли – кн. 1, гл. 1;  его  одежда  загорается  от  пламени  камина,  когда  он  держит  свечу  над  головой  короля – кн. 1,  гл. 4;  отвергнут  дамой,  за  которой  ухаживает – кн. 2, гл. 11,  и  т.д.).  В  сравнении  с  пикареской  у  д’Обинье  усиливается  социально-психологическая  мотивировка  поступков  героя:  если  Ласарильо  путешествует  потому,  что  его  мать,  будучи  не  в  силах  прокормить  двоих,  продает  сына  слепому  нищему[14],  а  Гусман  де  Альфараче  сам  решает  уйти  из  дома,  чтобы  вырваться  из  нужды[15],  то  Фенеста  тянет  в  дорогу  «духовный  авантюризм»,  – общее  для  большинства  французского  мелкопоместного  дворянства  начала  века  стремление  ко  двору[16].

Фенест  в  значительной  мере  сам  создает  обстоятельства,  в  которые  он  попадает  (злоключения  по  дороге  в  Париж – кн. 1;  трагикомические  ситуации  при  дворе – кн. 1 – 3;  военные  эпизоды – кн. 2 – 4).  Идущее  от  эпохи  Ренессанса  убеждение  в  силе  человека,  в  его  власти  над  обстоятельствами  трансформируется:  глупый  барон  сам  создает  ситуации,  от  которых  потом  страдает.  С  разумным  Эне  не  может  случиться  ничего  подобного:  в  положительном  герое  д’Обинье  ренессансная  вера  в  силу  разума  совмещается  с  культом рационализма  новой  эпохи.  Герой  Сореля  Франсион  в  гораздо  меньшей  степени,  при  всем  своем  уме,  может  «управлять»  действительностью:  за  этим  стоит  иная  переоценка  ренессансных  идеалов  и  менее  риторический  художественный  образ.  Кроме  того,  Франсион  постоянно  сталкивался  с  миром  других,  от  которого  Эне  оторван,  а,  следовательно,  обретает  автономию,  не  подчиняется  закономерностям  этого  мира.

Вторжение  бытовых  событий  в  спор  героев  позволяет  д’Обинье  дифференцировать  способы  характеристики  персонажей:  Фенест,  в  основном,  сам  рассказывает  о  своих  действиях,  характеризующихся  не  только  самим  содержанием,  но  и  опосредованно – через  способ  мышления,  манеру  изложения,  самооценку.  Эне  совершает  в  диалоге,  непосредственно  в  синхронном  романном  времени,  определенные  действия.  Противоречие  Эне  и Фенеста  выражено  в  особенностях  их  речи.  Речь  Эне – правильная,  простая.  Ей  присуще  то  тяготение  к  афористичности,  которое  демонстрирует  рационализм  мышления  героя,  его  склонность  к  обобщению:  кн. 1, с. 692 – «ткань  важней  покроя» – о  придворной  моде;  кн. 2,  с. 757,  758 – «чрезмерная  близость  (к  королю. – Н. П.)  ослепляет,  а  не  освещает»;  кн. 4, с. 774 – «каждый  день  нас  убеждает:  быть  лучше,  чем  казаться»  и  другие. 

Диалектизмы,  к  которым  прибегает  Эне,  связаны  с  географией  его  рассказов:  это  способ  характеристики  персонажей-провинциалов.  При  этом  диалектизмы,  не  французская  речь,  служат  источником  комизма:  в  рассказе  о  некрещенном  консистории  противопоставлены  речь  образованного  священника  и  его  неграмотной  няньки,  говорящей  на  диалектном  итальянском  (кн. 2,  гл. 3).  Характерно,  что  д’Обинье  оценивает  диалектную  речь  как  человек  XVII  в.:  это  нечто  низшее,  чем  речь  образованного  француза.  Потому  диалектизмы  служат  средством  бурлеска:  «высокому»  теологическому  спору  Эне  и  Фенеста  комически  противопоставлен  «низкий»  спор  двух  крестьян  («Теология  Клошара  и  Мате» – кн. 2,  гл. 9).  Речь  Фенеста  не  только  противополагается  речи  Эне,  но  и  сама  полна  противоречивых  тенденций.  Претензии  барона  прослыть  галантным  придворным  подчеркнуты  итальянизмами,  особенностями  произношения,  модными  выражениями – «prendre  résolution,  être  raffiné,  ne  pas  être  sur  ses  armes».  Но  гасконский  диалект  выдает  провинциальное  происхождение  героя.  Пытаясь  скрыть  его  (гасконцы  не  произносят  звука  «v»,  заменяя  его  «b»),  Фенест  путается,  заменяя  наоборот  все  «b»  на  «v».  Д’Обинье,  конечно,  осмеивает  попытки  гасконцев  произносить  иногда  звук  «v»[17].  Реальные  черты  нравов  подчинены  у  автора  созданию  характеров  героев:  необычайно  специфична  для  Фенеста  действительная  особенность,  равно  присущая  и  гасконцам,  и  придворным, – заменять  «o»  на  «ou»  (функциональная  двойственность  фонетического  явления  передает  двойственность  характера  героя).

Своеобразной  характеристикой  действием  является  пантомима,  включенная  автором  в  диалог,  а  не  выделенная  в  ремарках,  как  позднее  в  обрамленном  диалоге  Дидро.  Пантомима  играет  в  обоих  произведениях,  создающих  облик  духовного  авантюриста,  сходную  роль:  обусловленная  характером  героя,  она  одновременно  является  характеристикой.  В  то  же  время  пантомима  Рамо  искусна,  помогает  ему  приспосабливаться  к  любой  среде,  а  кривляние  Фенеста – глупое  скоморошество.  Пантомима  Фенеста – источник  комической  самохарактеристики  («придворная  походка»  героя) – форма  «снижения»,  осмеяния  персонажа.

Формы  характеристики  Эне  и  Фенеста  тесно  связаны  с  тем,  как  реализуются  в  повествовании  конкретные  проблемы,  ситуации,  споры,  рассказы  героев,  которые  и  составляют  сюжет  «Авантюр».  Универсальность  принципа  «казаться»,  определяющего  суть  образа  Фенеста,  тяготеет  к  классицистической  всеобщности.  Упорное  следование  принципу  создает  самые  различные  житейские  ситуации,  в  которых  герой  терпит  неудачу,  но  не  отказывается  от  своего  жизненного  кредо:  «…les  bottes  m’ont  failli  à  ruiner,  …mes  esperons  se  prenoient  aux  espines  et  je  demeurois  pendu  par  les  pieds:  toutefois  il  faut  obéir  à  la  mode»  («…мои  сапоги  чуть  не  развалились,  …шпоры  зацепились  за  терновник,  и  я  повис  за  ноги:  и  все-таки  моде  надо  подчиняться»  – кн. 4, гл. 1, с. 773).  Вывод,  который  делает  Фенест  из  этого  эпизода,  абсурден,  нелогичен.  Полное  несоответствие  посылок  и  вывода  создает  комизм  и  характеризует  героя,  подчеркивая  его  глупость,  неспособность  привести  самые  очевидные  аргументы  против  «казаться».

Вариантность  повествования  как  бы  вытекает  из  особенности  характера  Фенеста:  каждая  ситуация – вариант  посрамления  принципа  «казаться»,  к  которому  герой  возвращается  с  неизменным  упорством.  Рассказы  Эне  расширяют  круг  персонажей,  следующих  этому  принципу,  и  подчеркивают  неизбежность  краха  такой  морали.  Противопоставление  образов  друг  другу  является  неотъемлемым  элементом  характеристики  каждого  из  них:  любая  жизненная  ситуация  оценивается  и  с  точки  зрения  Фенеста,  и  с  точки  зрения  Эне:  двор,  дуэли,  война,  наука  и  т.д.  Хотя  практический  опыт  придворной  жизни  за  Фенестом,  именно  Эне  извлекает  разумный  опыт из  его информации  и  обобщает  эмпирические  наблюдения  барона.  Однако  при  этом  д’Обинье  ставит  ситуацию  наставления,  известную  еще  Ренессансу,  как  бы  «с  ног  на  голову»:  в  его  диалоге  дурак  поучает  мудреца,  а  мудрец  играет  роль  простака.  Сущность  образа-характера  каждого  из  героев  сразу  же  ясна,  потому  что  в  каждом  персонаже  мгновенно  проявляется  его  «быть».  Тем  самым  писатель  добивается  острого  сатирического  эффекта.  Ситуация  имеет  и  психологическую  мотивировку,  данную  в  подтексте:  самоуверенный  барон  не  сомневается  в  своей  способности  убеждать  (наставления,  как  вести  хозяйство – кн. 1,  гл. 5;  попытка  «обратить»  Эне – кн. 2,  гл. 2  и  другие).  При  этом  Фенест  не  формулирует  систему  взглядов,  а  убеждает  примерами – жизненными  ситуациями,  в  которых  он,  по  его  мнению,  преуспевает,  руководствуясь  принципом  «казаться».  Взятые  как  бы  из  структуры  барочной  католической  проповеди[18],  ситуации-«примеры»  теряют  свою  открытую  назидательность.  Выводы  Фенеста  из  ситуации  противоречат   ей,  несоответствие  рождает  комизм.

Дидактика  в  комическом  повествовании  принимает  особую  форму:  каламбуры,  неожиданные  разрешения  комических  ситуаций,  логика  развития  комических  характеров  по  сути,  но  не  прямолинейно  дидактичны.  Это  подчеркивает  и  композиция  глав,  заканчивающихся  вопросом,  каламбуром,  бытовым  событием,  но  не  выводами  из  спора,  назиданиями,  которые  есть  внутри  главы  (например,  кн. 2,  гл. 19).

Взгляды  Эне  чаще,  чем  у  Фенеста,  формулируются  в  четкие  афористические  высказывания:  кн. 1,  гл. 7,  с. 687 – «nous  sommes  malades  du  parestre  aussi  bien  aux  affaires  générales»  («мы  больны  стремлением  «казаться»  в  больших  делах  так  же,  как  и  в  малых»);  кн. 4,  гл. 2,  с. 774 – «on  apprend  tout  les  jours  l’estre  vaut  mieux  que  le  parestre»  («мы  постоянно  убеждаемся:  быть  лучше,  чем  казаться»).  Однако  эти  афоризмы  Эне  Фенест  оставляет  чаще  всего  без  ответа,  это,  скорее,  реплики  в  сторону,  убеждающие  читателя,  а  не  героя.  Противоречие  «быть» - «казаться»  непреодолимо  в  сознании  д’Обинье  и  его  персонажей,  оттого  конфликт  «старого  и  нового»,  по  выражению  Р. М. Самарина[19],  неразрешим,  и  герои  никогда  не  убедят  друг  друга.  Логика  карикатурного  образа  «выскочки»  и  глупца  Фенеста  так  же,  как  упорное,  рационалистическое  отстаивание  Эне  своих  взглядов  диктует  открытую  форму  диалога. 

Характер  Фенеста  создается  посредством  осмысления  тех  жизненных  фактов,  которые  он  о  себе  сообщает.  Образ  Эне  вырастает  из  его  общей  жизненной  позиции,  из  специфики  отношения  его  к  тем  или  иным  проблемам  морали,  психологии,  политики.  Это  подчеркивает  программность,  утопичность  образа.  Эне – положительный  герой  автора,  выразитель  его  идеалов. 

ПРИМЕЧАНИЯ