Л. Я. Потемкина, Н. Т. Пахсарьян, Л. Р. Никифорова

«Диана»  Монтемайора  в  свете 

современной  теории  пасторального  романа

В  зарубежном  литературоведении  конца  60-х – начала  80-х  гг.  возник  особый  интерес  к  пасторальным  жанрам,  хотя  и  в  предшествующие  десятилетия  XX  в.  время  от  времени  появлялись  исследования  о  них[1].  Пик  этого  интереса  приходится  на  70-е  гг.,  о  чем  свидетельствует  появление  наиболее  значительных  монографий  ученых  разных  стран[2],  а  также  проведение  в  1978  г.  во  Франции  международного  коллоквиума  «Пасторальный  жанр  в  Европе  XV – XVII  веков»[3].  Вероятно,  внимание  к  пасторали  в  этот  период  возникло  не  без  влияния  всевозрастающего  интереса  нашей  эпохи  к  экологическим  проблемам:  ведь  традиционная  репутация  пасторальной  группы  жанров,  созданная  позитивистским  литературоведением,  толкует  их  как  произведения,  противопоставляющие  цивилизации  природу  и  прославляющие  ее[4].  Но,  разумеется,  первоочередную  роль  сыграло  пристальное  внимание  современной  науки  к  проблемам  литературы  Возрождения,  одним  из  репрезентативных  жанров  прозы  которого  является  западноевропейская  романная  пастораль  XV – XVI  вв.,  осознание  недостаточной  ее  изученности,  тем  более  что  опыт  этого  жанра  так  мало  привлекает  внимание  специалистов  по  теории  романа.  Пожалуй,  проявилось  здесь  и  то,  что  пасторальный  роман  оказался  благодатным  объектом  для  применения  методологии  модных  западных  литературоведческих  школ  и  направлений:  пристальный  интерес  к  внутреннему  миру  человека  и  его  психологии,  интимным  чувствам  и  моральным  нормам,  присущий  пасторальным  жанрам,  позволяет  рассматривать  их  в  терминах  фрейдизма  или  экзистенциализма  пастораль – «эйфория  ума»[5],  «желание  эротических  наслаждений  и  их  невозможность»[6],  «внутренний  этос»[7],  «средство  проникновения  в  условия  человеческого  существования»[8]).  Мифопоэтическая  природа  пасторальных  жанров  дает  основание  применить  к  их  анализу  принципы  мифологической  школы[9]. Своеобразная  пасторальная  «знаковость»,  аллегорическая,  эмблемная  зашифровка  действительности  делает  ее  удобным  объектом  семиотического  анализа[10].  Пресловутый  антиисторизм  пасторального  романа,  его  якобы  бегство  от  действительности,  умолчание  о  социальных  проблемах – предлог  для  «закрытого»  прочтения  текста  сторонниками  «новой  критики»[11],  а  прозометрическое  строение,  оригинальное  двоемирие  пасторального  романа  оказывается  фундаментом  структуралистских  концепций[12].  Иногда  возникает  и  столь  характерная  для  зарубежного  литературоведения  этого  периода  эклектичность[13].

Пафос, объединяющий все названные направления зарубежного исследования пасторали, остро дискуссионное состояние которого очевидно, – это коренной пересмотр устоявшихся оценок и мнений, отказ от истолкования пасторали как «искусства для искусства»[14] или «тривиального набора условностей»[15]. Накоплено много тонких и верных наблюдений, интересных сопоставлений. Новые системы понятий, введённые современными специалистами по пасторальным жанрам XVI – начала XVII  в. (например, внутренние жанрообразующие оппозиции пасторали: природа – цивилизация, реальное – идеальное, естественное – искусственное и др.), позволяют совершенно по-новому увидеть старые проблемы, расставить иные акценты и постепенно разрушить традиционную, весьма нелестную и поверхностную характеристику западноевропейской пасторали XVI – начала XVII в.,  созданную культурно-исторической школой конца прошлого и начала нашего столетия. Но с другой стороны, этот активный критический пересмотр старых оценок, понятий, характеристик, своеобразный информационно-аналитический взрыв, привёл к возникновению существенного расхождения между устоявшимися теоретическими представлениями о природе пасторального романа и аналитической историко-литературной характеристикой его жанрового ряда. Создалась ситуация, часто возникающая в истории науки: несоответствие между общим традиционным представлением о специфике пасторального романа и её опровержением в конкретных исследованиях новой ориентации, приведшая к тому, что наиболее классические формы жанра стали выводить за пределы пасторального романа. Так первенец пасторальной романистики – «Аркадия» (1480-1502) Я.Саннадзаро – всё чаще стала рассматриваться лишь как пастораль, но не роман[16], в «Диане» (1558) Монтемайора акцентируют переход от пасторальной поэтики к рыцарской[17], в «Аркадии» (1590) Ф.Сидни увидели антипастораль[18], а «Астрею» (1607 – 1625) д’Юрфе, которая дольше сопротивлялась натиску новых веяний, объявили историко-патриотическим романом[19], предтечей галантно-героического романного жанра[20].

Правда отдельные учёные, признавая за наиболее классическими образцами право считаться пасторальным романом, предпочитают многосоставные и многословные жаровые дефиниции: например, «Аркадию» Сидни называют «пасторально-романическо-героико-философско-прозаической эпической поэмой»[21] или «Астрею» д’Юрфе – любовным романом и одновременно пасторальным, героическим и историческим, прославляющим родной край[22]. Такая тенденция вытекает, думается, из стремления примирить традиционное жанровое определение с новым представлением о внутренней жанровой многосоставности пасторального романа, которая является не результатом той или иной его авторской трансформации, модификации, а изначально генетически присуща ему как жанру, допуская различные варианты и вариации в сочетании разнородных, но всегда внутренне соотнесенных компонентов (идиллическая буколичность и мотив опасного подземного путешествия у Саннадзаро, пасторальный гармонизирующий локус решения противоречий (замок Фелисии) и бурная авантюрно-конфликтная действительность «большого мира» у Монтемайора, резкая антиномия этого двоемирия у Сидни и т.д.)

Произведение Монтемайора «Семь книг Дианы» («Los siete libros de la Diana»)[23], в котором издавна видели несомненно классический образец пасторального романа не только для Испании, но и для всей ренессансной Европы, тоже оказалось втянутым в орбиту новых исследований романной пасторали[24], хотя в силу сложившейся репутации оно стало как бы наименее благодатным материалом для предпринятого в 70-е-80-е гг. жанрового пересмотра. И, однако, в разрез с авторитетной традицией «Диана» рассматривается ныне не как родоначальница целостной в своей эволюции линии пасторального романа, а скорее как не вполне удачная попытка соединить естественность пасторальности с искусственностью «романического»[25], отвергнутого другими произведениями испанской пасторальной романистики. Постоянно являясь объектом сопоставления с другими творениями пасторального ряда в разнообразных общих трудах о пасторали Возрождения – начала XVII в., жанровая природа «Дианы» не подвергалась столь решительной переоценке, как роман Ф.Сидни, например, хотя отдельные её аспекты стали предметом более пристального изучения[26]. В бурной дискуссии о пасторали на конференции 1978 г. роман Монтемайора был обойдён, а испанская пастораль была представлена только поэзией Гарсиласо, драмой Лопе де Веги и пастушеской линией «Дон Кихота». Между тем «Дианы» всё же коснулись некие общие тенденции «пасторалеведения» 70-ых гг.: её теперь рассматривают как сумму жанров – пасторального и рыцарского[27], по существу как лишённый целостности внутренне противоречивый жанровый конгломерат. Такое представление, кстати весьма распространённое, рождается из игнорирования особой этико-философской концептуальности, присущей жанру пасторального романа, сердцевиной которого является пространственное двоемирие, позволяющее ему обрести романную диалогичность, сопрягая два принципиально разных мира (пасторальная и непасторальная действительность): конгломеративность художественно функциональна, в ней – философия жанра.

Исследования романной пасторалистики в 70-е – начале 80-х гг. не столько раскрыли важные и новые стороны жанра, сколько показали его сложность, вытекающую прежде всего из нового осмысления пасторального романа как произведения интеллектуально-проблемного, мифопоэтического по сути[28]; из понимания его глубокой внутренней связи с важнейшими идеями гуманизма Возрождения[29]. Проникновению в собственно жанровую природу пасторального романа мешает известное достаточно длительное поветрие современного зарубежного литературоведения: недооценка, а порою и пренебрежение к категории жанра, когда произведения с пасторальной тематикой объединяют не по жанровым признакам, а по «состоянию ума»[30], «внутреннему этосу»[31], «основному человеческому импульсу»[32]. Это позволило, например, Р.Поджолли рассматривать «Диану» в одном ряду с идиллиями Феокрита и «Старосветскими помещиками» Гоголя. В его книге, с которой полемизируют многие учёные, ярко проявляется наиболее существенный недостаток большинства зарубежных работ, посвящённых пасторали: антиисторический подход, осовременивание классической пасторали, которой приписывают «эскейпизм» (хотя мотив пасторального уединения, разнообразно представленный у создателей пасторальных романов, не может быть связан с упрощённо понимаемым «бегством от действительности»), протест против цивилизации (хотя в романной пасторали, как подчёркивал ещё Н.Я.Берковский, дана особая пасторальная цивилизация и через неё осмыслены важные культурологические проблемы, что убедительно доказывает Л.М.Баткин)[33]. Утопия Золотого века или воплощение Райского сада, Эдема – широко бытующее представление о пасторальном романе, несомненно нуждающееся в уточнении, ибо такое определение не раскрывает специфическую для жанра переходность в трактовке счастливого пасторального локуса от мифологемы к утопичности, свойственной романной пасторали, значительно упрощает её, лишая своеобразия.

Авторы статьи ставят перед собой цель, опираясь на работы, специально посвящённые роману Монтемайора[34], кратко проанализировать существенные жанровые компоненты «Дианы», проверить убедительность тех главных представлений об особенностях западно-европейского пасторального романа, которые выдвинули его исследователи в 70-80-е гг.

Оставив в стороне проблемы генезиса жанра (так как этот вопрос требует специальной статьи), остановимся лишь на ведущих концепциях жанровых основ романной пасторали.

Хотя об идеалах пасторального романа постоянно пишут, трактуя их то в духе библейского символизма[35], то христианского платонизма[36], то как стилизованную античную буколичность[37], однако не выяснено жанрообразующее начало этого идеала. Это не просто «мечта, рождённая горожанином», как порою полагают[38], а достаточно сложная и глубокая гуманистическая защита особого образа жизни, его поэтизация и даже некая эмблематизация. Пасторальный идеал несёт важный концептуальный смысл, лежит в основе контрастного двоемирия, одухотворяет пасторальную описательность, пейзаж, декор. А главное в нём – гуманистическая трактовка пасторального существования как созерцательного образа жизни личности, данной в духовном общении с «другими», с природой, искусством, т.е. в частой жизни человека в пасторальном мире, лишённом всевластия Фортуны и тем самым благодатном для углублённо-духовного существования. Отсюда то вызывающее недоумение истолкование образов пастухов в пасторальном романе, которое зачастую проявляется в современных работах: пастухи – «простые люди, единственные носители благородства»[39], «антиинтелектуальные, инстинктивно естественные люди»[40]. Гораздо более прав первый французский переводчик «Дианы», который в предисловии к роману писал, что речь здесь идёт не о реальных жителях провинции, замка, а о благородных дамах и господах, которые называют себя пастухами. Видимо, эстетическая реабилитация пасторального романа связывается у большинства современных учёных с попыткой отрицать его условность, а не объяснять её специфические функции. Этому способствует и неразделение современными критиками понятий «пасторальный» и «пастушеский». Между тем даже в гомогенной образной системе «Дианы», в содружестве пастухов, сходные душевные переживания которых помогают им понять друг друга, рождают синхронность чувств и совместные поиски разрешения конфликта, очевидна определённая дифференциация пасторальных основных персонажей (Сирено, Сильвано, Диана) и пастушеских персонажей фона, втягивающихся затем в сферу пасторальности (например, Белиса и её поклонники). В дальнейшем эта дифференциация «пасторального» и «пастушеского» превратится в их выразительное противостояние, у Сидни в частности.

В «Диане» отсутствие идилличности ярко проступает в основном романном конфликте, связанном с главной героиней, что сразу создаёт дисгармоническую ситуацию, изложенную отчасти уже в «Argumento», к тому же основанную на имущественном неравенстве (Делио – богатый пастух, и это одна из причин того, что его предпочли Сирено). То что подобная дисгармония чувств, коснувшаяся и других героев романа, может быть преодолена только с помощью волшебства, как это происходит в развязке,- лишнее доказательство их неидилличности. Более того, не только «Диана», но и любой известный нам пасторальный роман никогда не начинался с идиллии, а только с её конца[41]. Жажда идиллии как союза сердец действительно движет героями, но пасторальное существование само по себе не идиллично и не бесконфликтно, хотя в соотнесении с непасторальным миром романа оно толкуется как более благодатное и спокойное. При этом следует учитывать различие между художественной трактовкой внутреннего мира «пастуха-пришельца» и коренного жителя пасторальной страны, где время не остановлено (тема могил, разных поколений пастухов, роли мудрых пастухов-патриархов). Разумеется, пасторальная природа в своём совершенстве, разнообразии и красоте во многом идиллична, неподвижна, дана в метеорологическом времени весны и лета, безмятежности и покое, оттеняя любовные страдания героев, но она не в состоянии радикально помочь «пастухам», чей внутренний мир насыщен динамикой переживаний и коллизий. Пасторальная действительность не столько идиллична, сколько отмечена особой красотой и праздничностью, что выразительно предстаёт в IV книге «Дианы».

Часто подчёркивается, что пасторальное место – важное, специфическое для жанра художественное пространство – это продукт тоски по прошлому[42], утопия не столько далёкого места, сколько далёкого времени[43], пространственная проекция «золотого века»[44], ирреальная мечта[45], поиски идеала в прошлом[46], т.е. ретроспективная утопия. Тем самым анализ особенностей пасторального места и времени подменен их сближением с принципиально иной жанровой организацией. Очень важна специфика пасторального локуса как иносказательной,  трансформированной идеи «гуманистической виллы», воздействующая порою на его описание, что почти никогда не учитывается при выяснении граней между утопичностью и мифопоэтичностью жанра. В «Диане», как известно, пасторальное место предельно близко к современному читателю Леону, нет абсолютной удалённости во времени или вневременности (el tiempo – слово, появляющееся в первой фразе романа), как нет и абсолютной пространственной замкнутости целого идеального государства утопии. Перед нами скорее сказочная, мифопоэтическая трактовка особого пространства, центром которого становится удивительный замок волшебницы Фелисии, разрешающей в итоге проблемы и конфликты героев. Но при всей своей волшебной необычности пасторальное место – locus amoenus, который открыт для каждого, кто хочет стать пастухом или, наоборот, покинуть место пасторального уединения. Обладая в известной степени значением желаемого идеала, пасторальный роман наделён своеобразной утопичностью, осуществляемой в совместной мифообразующей духовной деятельности «пастухов», а не в социально-политических преобразованиях утопии. Отсюда – возможность подражания пасторальному времяпровождению в светских кругах XVI – XVII вв., игра в пастораль, распространение пасторальных клубов, маскарадов и т.д.

Уже У.Дэвис писал о своеобразном двоемирии как фундаментальной основе пасторали[47]. Но, пожалуй, никто из учёных, исследующих это двоемирие, не заметил прикрепленности пасторального и непасторального миров романа к разным временным пластам. В «Диане» пасторальное существование героев образует синхронное романное время. Тема памяти о счастливом пасторальном прошлом также присутствует, но не как тоска по Золотому веку, а как воспоминание о заре любви Сирено и Сильвано к Диане. Непасторальное же предстаёт всегда в прошедшем времени как события, о которых рассказывают герои. Образуется своеобычная стереоскопичность художественного времени, становящаяся затем постоянным свойством пасторального романа эпохи маньеризма и барокко. Но в отличие от последующих произведений, в «Диане» нет композиционного или даже графического выделения прошлого и будущего, пасторального – непасторального. Слияние разных временных пластов в сплошном повествовательном потоке становится одной из форм объединения в «Диане» художественного двоемирия при сохранении его внутреннего контраста. В романном двоемирии пасторали современные учёные видят оппозицию реального – идеального (соответственно пасторального – непасторального)[48]. Подобная трактовка, очевидно, связана с тем стремлением затушевать условность пасторального романа, которое уже отмечалось, с явной модернизацией его проблематики. Не учитывается общая для пасторального и непасторального миров знаковость. Непасторальное (т. е. чаще всего, как в «Диане», «рыцарское»), эпизоды пребывания героев в большом мире динамики, авантюр, коллизий – лишь знак реального мира, по существу столь же условно-романический, как и пасторальный. Более того, столь важная для романа Ренессанса категория Фортуны, как подчёркивает Монтемайор (а за ним – Сидни, Т. Лодж, Р. Грин, О. д’Юрфе), присутствует не только во внешнем круге мира, хотя автор оговаривает, что она здесь не столь всевластна (это затем повторит и Т. Лодж в «Розалинде», 1590 г.).

Другая линия модернизации проблематики пасторального романа в выделении жанровой оппозиции: природа – цивилизация, природное – искусственное. В «Диане» (не говоря уже об «Аркадии» Саннадзаро) такой оппозиции явно нет, а есть варианты ренессансного амбивалентного соотнесения этих категорий, стремление к идеальному сочетанию природного и культурного[49], что ярко проявляется, например, в знаменитом описании храма. Не случаен и другой  эпизод романа: вторжение в пасторальную цивилизацию диких вилланов, полуживотных, нападающих  на  нимф.  Очевидно, что пасторальный мир – утонченная поэтическая цивилизация, которая на голову выше реальной цивилизации большого мира. Именно потому неправомерно, видимо, оценивать пасторальный роман как парадоксальный жанр, воспевающий простое, естественное через глубоко искусственное, или приписывать ему достоинства простоты и естественности. Нарочитое, осознанное  конструирование  условного  художественного  мира – непременная  черта романов  «первой  эпохи»  (по терминологии Гринцера).  Поэтому  не  совсем  верно  и  обычное  противопоставление  пасторального  и  рыцарского,  так  выразительно  соединяющегося  в  сюжете  «Дианы» (Фелисмена,  дон  Фелис,  вливающиеся  в  пасторальное  существование  других  героев).  Это  не  точно  и  потому,  что  в  рыцарском  романе  Средневековья  и  Возрождения  присутствует  особое,  чисто  сказочное  место  (лес,  замок),  где,  как  и  в  пасторали,  свои  законы  и  условия,  а  с  другой  стороны,  пасторальный  роман  уже  у  Саннадзаро – а у Монтемайора и его последователей особенно  явно – разрабатывает  героическую  тему.  Сопряжение  поэтик  двух  типов  романа – и  в  многоаспектном  взаимодействии,  а  не  только  противостоянии  понятий  созерцательного  и  деятельного,  о  чем  уже  говорилось.

Вынужденно  краткое  рассмотрение  основных  категорий  и  концепций  современного  зарубежного  литературоведения  в  соотнесении  с  конкретным  пасторальным  романом  в  его  наиболее  классической  форме – «Дианой»  Монтемайора – позволяет  увидеть,   что  интерес  современной  западной  науки  к  нему  возникает  больше  из  соблазнительной  возможности  проводить  параллели  между  художественным  миром  пасторального  романа  XVI – начала  XVII  столетия  и  нынешним  состоянием  общества  (о  чем  прямо  говорит,  например,  Ч. Сигэл),  нежели  из  стремления  в  конкретно-историческом  анализе  постичь  его  неповторимую  художественную  специфику.  Возможно,  именно  такое  стремление  вызовет  новый  всплеск  интереса  к  романной  пасторали,  а  обращение  к  специальному  исследованию  романа  Монтемайора  во  всей  его  полноте,  а  не  только  к  отдельным  его  аспектам,  будет  этому  способствовать.

ПРИМЕЧАНИЯ